Глаз в пирамиде - Страница 56

Сэм Три Стрелы затянулся трубкой, а затем поднял темные глаза на Хагбарда.

— Ты хочешь сказать, что справедливость неизвестна, как собака, которая лает в ночи? Что справедливость больше похожа на неожиданный шум в лесу, который можно понять только после трудных размышлений?

Снова то же самое: Хагбард уже встречал такую же конкретность образов в речи шошонов на другом конце континента. Вскользь подумал: а что, если на поэзию Эзры Паунда повлияла манера речи, которую его отец перенял у индейцев? Ведь Гомер Паунд был первым белым человеком, родившимся в Айдахо. Безусловно, это выше китайцев. И это пришло не из книг по риторике, но из умения слушать сердце — индейская метафора, которую он сам употребил минуту назад.

Он не торопился отвечать, потому что начал усваивать индейскую привычку долго думать, прежде чем высказаться.

— Собственность и справедливость — это вода, — сказал он наконец. — Ни одному человеку их долго не удержать. Я провел много времени в залах суда и видел, как меняются собственность и справедливость, когда человек говорит: меняются до неузнаваемости, как гусеница превращается в бабочку. Вы понимаете, о чем я говорю? Я думал, что победа уже в моих руках, а потом говорил судья, и победа ускользала. Как вода сквозь пальцы.

Дядюшка Джон Перо кивнул.

— Я понимаю. Ты говоришь, что мы снова проиграем. Мы привыкли проигрывать. Мы проигрываем, всегда проигрываем с тех пор, как Джордж Вашингтон пообещал нам эти земли, «покуда стоят горы и зеленеет трава», а затем нарушил это обещание и через десять лет украл часть этих земель — всего через десять лет, друг мой! У нас остался один акр из каждой сотни обещанных нам тогда акров.

— Возможно, мы не проиграем, — сказал Хагбард. — Обещаю вам, что КДИ по крайней мере почувствует, что на этот раз им пришлось побороться. Каждый раз, входя в зал судебных заседаний, я узнаю новые уловки и становлюсь все опаснее. Сейчас я очень коварен и опасен. Но так же уверен в себе, как и молодости, когда брался за первое дело. Я перестал понимать, с чем я сражаюсь. Я дал этому название «принцип ОНАБ», но все равно не понимаю, что это такое.

Возникла очередная пауза. Хагбард услышал, как загремела крышка мусорного бака позади хижины: это енот, которого Дядюшка Джон Перо звал Старым Дедушкой, пришел украсть себе ужин. Хагбард подумал, что в мире Старого Дедушки собственность, безусловно, была воровством.

— Я тоже кое-чего не понимаю, — наконец сказал Сэм Три Стрелы. — Когда-то давно я, как и многие молодые мужчины из народа мохавков, работал на стройке в Нью-Йорке. Я понял, что белые часто бывают похожи на нас, и я не мог ненавидеть их всех сразу. Но они не понимают, что такое земля, и не умеют ее любить. И обычно говорят не от сердца. И действуют не от сердца. Больше напоминают актеров с киноэкрана. Они играют роли. А их вожди не похожи на наших вождей. Их выбирают не за их качества, а за умение играть роли. Об этом говорили мне сами белые, ясными словами. Они не доверяют своим вождям, но идут за ними. Когда мы не доверяем вождю, ему конец. И потом, в руках вождей белых слишком большая власть. Человеку вредно слишком часто подчиняться. Но хуже всего то, что я сказал про сердце. Их вожди давно его потеряли, как потеряли и сострадание. Они говорят не от сердца. Они действуют не от сердца. Тогда от чего же? Как и ты, я не знаю. Мне кажется, это что-то вроде безумия.

Для него это была долгая речь, и она что-то всколыхнула в душе Дядюшки Джона Перо.

— Я был в армии, — сказал он. — Мы шли сражаться с плохим белым человеком: так нам сказали белые. У нас были собрания, которые назывались политическим просвещением. Там были фильмы. В них показывали, какие ужасные вещи совершал этот плохой белый человек в своей стране. После фильмов все страшно сердились и рвались в бой. Кроме меня. Я был там только потому, что в армии платили больше, чем индеец может заработать в любом другом месте. Поэтому я не сердился, а удивлялся. Этот белый вождь в своей стране делал все то же самое, что делают белые вожди в этой стране. Нам рассказывали про место под названием Лидице. Оно очень напоминало Вундид-Ни. Нам рассказывали о семьях, переселенных за тысячи миль от родного дома на верную смерть. Это очень напоминало Тропу Слез. Нам говорили, что этот человек правит своей страной так, что никто не смеет его ослушаться. Но Сэм мне рассказывал, что люди, работающие в корпорациях Нью-Йорка, тоже не смеют ослушаться. Я спросил об этом другого солдата, черного белого человека. С ним было проще говорить, чем с обычными белыми. Я спросил его, что он думает о политическом просвещении. Он сказал, что это дерьмо, и он говорил от сердца. Я долго думал и понял, что он прав. Все политическое просвещение — дерьмо. Когда люди из КДИ приезжают сюда, чтобы говорить, это то же самое. Дерьмо. Но вот что я тебе скажу: народ мохавков теряет душу. Душа не похожа ни на дыхание, ни на кровь, ни на кости, и ее можно терять, даже не зная об этом. У моего деда было больше души, чем у меня, а у нашей молодежи ее еще меньше. Но у меня достаточно души, чтобы разговаривать со Старым Дедушкой, который сейчас енот. Он думает как енот и беспокоится о судьбе племени енотов больше, чем я беспокоюсь о судьбе мохавков. Он считает, что племя енотов скоро вымрет, как вымрут и все племена свободных диких зверей. Это ужасная вещь, и это меня пугает. Когда племена животных вымрут, земля тоже погибнет. Это древнее учение, и я в нем не сомневаюсь. Я вижу, как это уже происходит. Если у нас украдут еще больше земли для строительства этой дамбы, умрет еще одна часть нашей души, и умрут новые души животных! Умрет земля, и перестанут светить звезды! Сама Великая Мать может умереть! — Старик плакал, не стесняясь. — И это произойдет потому, что люди не говорят слова, а говорят дерьмо!